Pankratov, Iz deiatel’nosti rabochikh v 1880-1884 gg

V. S. Pankratov, ‘Iz deiatelʹnosti sredi rabochikh v 1880-1884 gg.’, Byloe, 1.3 (1906), 230–52

В.С. Панкратов, ‘Из деятельности среди рабочих в 1880—84 гг.’ Былое, 1, № 3 (1906), 230-52

Из деятельности среди рабочих в 1880—84 гг. [1]

Конец 80-го года был одним из самых тяжелых для петербургских рабочих. Наступила безработица, в особенности на механических заводах. Каждую неделю сотнями увольняли народ, выбрасывали на улицу. С утра до вечера громадный толпы народа стояли у ворот заводов, где еще не рассчитывали. Но таких заводов было мало. Едва показывался в воротах мастер, механик или управляющий, как его осаждали со всех сторон: нет ли места для токаря, не нужен ли слесарь, столяр, кузнец, литейщик? На все вопросы раздавался один ответ: своих увольнять будем. На следующий день появляется новая толпа, те же вопросы и тот же ответ. А петербургская зима надвигается, грязь, слякоть, дожди уступают место морозу. Резкий пронзительный ветер свистит во всех закоулках, пробирает до костей обносившийся полуголодный люд. Теплая, лучшая одежда или в закладе, или продана. У рабочего человека денежных сбережений не было и тогда, хотя в те времена заработная плата выше нынешней. Трудно жилось безработным плохо чувствовали себя и те, которые сидели на местах. Одни трепетали, что заутра или через неделю их постигнет та же участь — очутиться на улице, другие сознавали ни на чем не основанное свое привилегированное положение и как бы стыдились его, при виде выброшенной на улицу толпы, но утешали себя надеждой, что вот-вот прекратится безработица. Не вечно же будет она длиться. Но проходили недели, месяцы, заводы пустели. Надо что-либо предпринимать! «Не собраться ли всем, да не двинуться ли к Зимнему дворцу с требованием работы?» — предлагали одни. «Не работы требовать, а всего»… возражали другие. Эта мысль нравилась многим и стала проникать в среду безработных, между которыми постоянно сновали уличные шпионы, прислушиваясь к разговорам. Трудно сказать, чем кончились бы эти разговоры
—
1) Брошюра под таким названием уже была издана (без имени автора) за-границей в 1905 году. Мы перепечатываем ее в очень дополненном фактискими [unclear] данными и переработанном автором виде. Ред.
230

231
но в противовес им всплыло новое средство на одном из заводов — на Балтийском. Сами рабочие обратились к управляющему с предложением принять уволенных рабочих с тем, чтобы сократить для всех рабочих день до 3 четвертей рабочего дня. Сначала к этому предложению отнеслись равнодушно, но через несколько дней рассчитанные были снова приняты. Затем и на других заводах рабочие были приняты; казалось, что безработица идет к концу.
Некоторые революционные кружки рабочих сожалели о пропущенном моменте, но уже было поздно.
Такие кружки существовали почти на всех крупных заводах в Петербурге, вели пропаганду, заводили связи на фабриках, которые в то время мало были затронуты революционным духом. Этот пробел замечался всеми. Интеллигентные люди, занимавшиеся с рабочими, указывали на это обстоятельство и настаивали на необходимости привлечь фабричных рабочих. Не знаю как теперь, а в то время в отношениях заводских рабочих к фабричным замечалось какое-то высокомерие. Заводские рабочие: слесаря, токаря, модельщики и др. свысока смотрели на синие поддевки ткачей, прядильщиков, отбельщиков, называя их серыми мужиками, хоть большинство заводских рабочих были тоже крестьяне. Но более высокая заработная плата, короткий рабочий день,— словом, некоторые материальные преимущества отрывали их от той среды, из которой они вышли, и ставили к фабричным в ложное отношение. Его не было только у рабочих сознательных, у людей, уже понявших, что их несколько привилегированное положение — дело случайное, что они такие же наемные труженики, как и те. Но в массе такое сознание приходилось развивать с большими усилиями. Особенную энергию в этом отношении проявили революционные группы Семянниковского, Чугунного и Обуховского заводов: они организовали несколько кружков среди рабочих на фабрике Паля, на химическом заводе, а через них уже заводили связи с другими фабриками, как например, с Калинковской, на фабрике резиновой мануфактуры, за Невской заставой. Пропаганда шла довольно успешно, но чувствовался недостаток в революционной литературе. Пользовались только той, которая сохранилась на руках от старого времени, да легальными отчетами о процессах по политическим делам. Прокламация о казни Квятковского и Преснякова достигла к рабочим в небольшом количестве экземпляров, и часто один и тот же экземпляр передавался с заводов Васильевского острова за Невскую заставу. Исполнительный Комитет как будто затих. Но все чувствовали, что готовится какая-то гроза. На этот счет строили всевозможные догадки, ждали чего-то необыкновенного. В центре России, на юге тоже как будто наступила тишина. Ростов на Дону присмирел после 79 г., после страшного погрома. Киев, Харьков, Одесса ни в чем себя не проявляли. Там шла такая же подготовительная работа, как в Петербурге.
231

232
Наступил 81 г., появилась переизданная брошюра «Хитрая механика». Некоторые помощники Народной Воли — интеллигенты — чаше стали посещать рабочие кружки, но все как будто что не договаривали, что-то ожидалось и первыми, и последними. Наконец, грянуло 1-ое марта. Весь Петербург объять паникой. Полиция растерялась, мирный обыватель напуган, по улицам молчаливое движение. Петербуржцы уже не бегут так стремительно по улице, а как-то несмело, осторожно идут, ожидая чего-то нового, более грозного. Рабочие революционные группы тоже волнуются, ждут призыва к открытой массовой борьбе, призыва к восстанию. Проходить день, другой. Полиция оживает. Удобный момент упущен. Начались аресты, а призыва все нет. Появляется прокламация «К Александру III-му». Только после нее стало ясным, что Исполнительный Комитет вовсе не имел в виду народного восстания. Многие рабочие это считали промахом. Надо было бы во что бы то ни стало поднять рабочих хотя в одном Питере,—говорили они,—пусть бы кончилось неудачей, но для будущего оно послужило бы опытом, положило бы ясную границу между народом и правительством. Да еще неизвестно, чем бы все кончилось. Другие же, наоборот, одобряли действия Исполнительной Комиссии после 1-го марта, указывая на неподготовленность масс, на недостаточность сил и слишком большие жертвы, которых потребовало бы восстание. С этими доводами нельзя было не согласиться. Действительно, тогдашние заводы не представляли таких грандиозных казарм, какими мы видим их теперь. Но против боязни жертв возражали. Ведь рано или поздно они потребуются. Да разве не несут их каждый год, каждый месяц? Разве не арестуют, не ссылают, не казнят людей? Но как бы то ни было, время прошло, надо думать о том, что делать дальше. Начались аресты и на некоторых заводах. Поводом прежде всего послужил арест Тимофея Михайлова. Тимоха, как звали рабочие последнего, работал на многих заводах и, как водится, жил среди них. Департамент полиции пустил в ход все свои темный силы. Десятки рабочих были привлечены к допросу только за то, что работали на одном заводе с Тимофеем, а некоторых даже арестовали и продержали в доме предват. заключ. месяцев 8. Все это делалось с целью запугать, нагнать страх на знавших Михайлова. Арестованных по его делу содержали строго, постоянно повторяли им на допросах, что Михайлова ожидает казнь „позорная”, как самого ужасного преступника, но все эти застращивания ни к чему не привели: Т. Михайлов был слишком хорошо известен среди рабочих, особенно среди котельщиков, не столько, конечно, своими знаниями, сколько своею честностью, преданностью рабочему делу и чувством товарищества. Много раз он являлся защитником обиженных рабочих, заступаясь за них, борясь с грубой и несправедливой заводской администрацией. Последняя прекрасно знала смелого и решительного Михайлова. Теперь она охотно пошла навстречу жан-
232

233
дармскому сыску. Появились и добровольные шпионы-мастера. В старом арсенале один из таких добровольцев!», подсмотрев, как рабочий читает другим прокламацию в мастерской, донес куда следует. Рабочего арестовали, но другой отомстил доносчику, избив его на другой же день до такой степени, что мастер слег в постель. Полиция не дремала. Последовали новые аресты. Лучших рабочих выхватили, двоим же другим пришлось скрыться. Шпионы рыскали по заводам и кое-где напали на новые следы: в Коломенском районе была арестована небольшая сходка: здесь взяли рабочих с завода Берда, Путиловского, и Балтийского. За исключением одного все это были еще малосознательные люди. Обыски, аресты продолжались впродолжение всей весны 81 года. Шпионство росло с невероятной быстротой, затрудняя пропаганду и агитацию. Ожидался суд над первомартовцами. Знавшие Т. Михайлова, Желябова и Перовскую поговаривали об их освобождении. Некоторые надежды возлагались на военную организацию, на офицеров. Но эта была мечта. Подсудимых во время процесса держали под сильным конвоем. После суда появилась прокламация, которая произвела сильное впечатление. Был казнен Т. Михайлов, которого знали на многих заводах, А. Желябов, известный среди рабочих под именем Тарасова. Чувство негодования крепло, требовало мести. Ожидали расплаты за все это, и чтобы не быть застигнутыми в расплох, рабочие энергичнее повели пропаганду. В начале мая уже были организованы довольно многочисленный группы — на Обуховском, Чугунном, Семянниковском, Балтийском заводах, у Нобеля, Фридланда, Голубева, Леснера, за Невской заставой, на Варшавской железной дороге, у Берда и на других. Во многих местах завели своих дворников, которые предупреждали рабочих о шпионах, о слежке и даже арестах, передавали паспорта. Явилась потребность перенести пропаганду в другие города. Нелегальные интеллегенты, посещавшие рабочих под разными кличками, поддерживали приподнятое настроение. Особенной популярностью пользовались «Сидорыч», Андрей Петрович, «Сеня», Ивановский, Василий Максимыч и друг., теперь уже сошедшие в могилу. Некоторые были чернопередельцы, потом примкнувшие к организации Нар. Воли. Рабочие наиболее развитые не обращали внимания на их теоретические разногласия, одинаково принимали как тех, так и других, лишь бы они занимались с рабочими, доставляли революционную литературу. Но по мере того, как пропаганда стала расширяться, она захватывала и слабый элемент, который сказывался при арестах. Арестовали несколько кружков, и для Судейкина, Янковского и др. сделалось ясным, что петербургские рабочие «заражены крамолой». Они пустили в ход все: деньги, угрозы, провокацию. Вот что рассказывал рабочий Н., выпущенный на свободу после нескольких месяцев заключения. При аресте у него ничего не было найдено, тем не менее Судейкин обратил на него особенное внимание. Он постоянно присутствовал на допросах и,
233

234
заметив, что такие допросы не дают никаких результатов, стал вызывать Н. на личные собеседования.
— Послушайте,— обращается Судейкин к Н.,— вы напрасно скрываете, притворяетесь. Нам все известно. Вы в наших руках.
— Если известно все, что же вы хотите от меня? Зачем грозите? Делайте, что хотите. Я сам знаю, что в ваших руках. — отвечал ему рабочий.
— И сделаем, если будете так упорствовать. Вам же будет хуже. А мы этого не желаем. Вы смотрите на нас, как на ваших врагов. Знаем, кто научил вас этому. Эти динамитчики, эти, что с кинжалами и револьверами гоняются за людьми. Не верьте им. Я не хочу этим сказать, что все они плохие люди. Нет. И между народовольцами есть фанатики, есть и фантазеры и чистолюбцы. Но все они влекут вас к гибели. Они говорят вам, что борятся за вас — за рабочий народ. А разве рабочим нужны бомбы, кинжалы, револьверы? Рабочим нужен хороший заработок, удобная квартира, здоровые мастерские. Делают ли что-нибудь для этого ваши террористы? Видите, мы хорошо знаем нужды рабочих, знаем не хуже ваших социалистов. Мы сами социалисты; но социалисты мирные. Мы преследуем только за бомбы, револьверы и кинжалы и будем преследовать без всякой пощады. У нас есть тюрьмы, и Сибирь, и виселица.
— Нечего не понимаю, о чем вы говорите,— отвечал ему рабочий: — никаких бомб и револьверов не было у меня. За что же держите уже 7 месяцев? Там у меня мать и сестра остались, может быть, голодают.
— Вам нужны деньги? — предупредительно, ласково спросил Судейкин: — мы можем вам помочь. Сколько вам?
И ехидный обольститель вынул из большого портмонэ новые бумажки.
— Мне не нужно денег… я не работал.
— Потом заработаете, заслужите и получите еще. Сколько вам? Не стесняйтесь — уже навязывал Судейкин.
— Я не писарь, не могу у вас служить.
— О, да вы умеете хорошо притворяться! Да!—переменив тон, перебил Судейкин.
— Какая злость разбирала меня в это время. Если бы мы сидели рядом, если бы у дверей не было жандармов, я бы бросился и загрыз его зубами,— признавался Н.
Судейкин, зная, до чего он мог своим поведением довести человека, имел обыкновение садиться на противоположной стороне длинного стола, чтобы не получить пощечину, а у дверей ставил жандармов, готовых ворваться в таинственную приемную в один миг и спасти своего начальника.
— Никогда я еще не ненавидел так полицию, никогда не имел желания убивать, а тогда, о как бы я его убил, не моргнул бы. Шаромыжник! раскудахтался, расхвастался, что забо-
234

235
тится о рабочих. Распинался, врал, что преследует только за бомбы. А за что меня морил в тюрьме почти год? Чему учил, деньгами прельщал? Чтобы я на заводе подслушивал разговоры мастеровых и доносил ему; чтобы торговал, продавая своих товарищей. Продажная, проклятая его душа, хотел из меня Иуду сделать. Нет, будь он проклят со своими деньгами и делами. Как сладко распинался за нас рабочих. А как мучил мою мать и сестру, когда просили у него свидания со мною? Сколько раз говорил он им, что меня повесят или сошлют на каторгу, обреют, закуют в цепи. Все-то врал, чтоб мать довести до слез, чтобы она меня склонила на его приманку. Нашел дуру, как раз так вот и поддалась. Грозил, грозил, сманивал, сманивал да нос и получил. Выпустил, ничего не добился. Теперь я их жандармские подвохи знаю. Зарубите, ребята, себе на носу про случай.
Выпуская на свободу таких несговорчивых рабочих, Судейкин и Янковский прибегали к жестоким средствам, чтобы сломить упорство: они назначали строгий негласный надзор за такими упорными; шпионы преследовали их по пятам, а по заводам делали распоряжение — «не принимать». Можно представить себе положение таких рабочих. Являются они на прежние заводы — им отказывают. Ищут место на других, пристраиваются, сдают пробную работу — и снова получают отказ, не подозревая, что все это проделки этих благодетелей, Судейкина и Янковского. Выехать из Петербурга денег нет, оставаться — ни-где не дают работать. Такими приемами они доводили некоторых рабочих до отчаяния, а слабых и малосознательных до предательства.
Янковский был помощник Судейкина. Во время разъездов последнего занимал его место, нисколько не уступая своему начальнику ни в жестокости, ни в хитрости, ни в бесстыдстве. Он, как и сам Судейкин, то запугивал рабочих, то соблазнял рабочих деньгами и распинался в том, что все усилия делает, чтобы улучшить положение рабочих; то клеветал одному на другого, что тот-то откровенно ему признался и все рассказал,— словом, как и Судейкин, всеми способами развращал и мучил рабочих, называя себя в то же время мирным социалистом. Самая физиономия Янковского с первого же взгляда отталкивала и коробила. Белобрысый, юркий как змея. Глаза какие-то стеклянные, злые и холодные, так и прыгают, точно он что-нибудь украл или сделал такое, за что бьют по физиономии. Янковский страшно не любил евреев и поляков. Сделавшись потом житомирским губернатором, проявил эту злобу к ним в жестоких преследованиях и гонениях на евреев и поляков. Обитатели Житомира должны хорошо помнить этого господина.
Такими средствами они надеялись сломить упорство непокорных. Но достигли обратного: рабочие озлоблялись, передавали свое раздражение товарищам. Нравственный разврат, посеянный
235

236
Судейкиным, не помог ему, хотя сильно связывал руки рабочим; зарождалось какое-то недоверие. «Прямо не знаешь, что делать. Идешь к своему, а смотришь — он продался», говорили некоторые рабочие, которым чаще приходилось бегать по заводам, разносить литературу, созывать на сходки: „тот сидит без работы и пьянствует, мотает деньги. Откуда они? Разумеется, из секретного отделения; другой обзавелся новым дорогим костюмом, а неделю назад сидел без сапог и в рваных брюках. Надо следить за ребятами — стоить двух-трех проучить, другие сами перестанут”. На Балтийском и Семянниковском заводах образовались группы рабочих, задавшихся целью выслеживать, откуда берутся эти средства. Эти выслеживания доходили до курьезов. Тот же рабочий Н., следя как-то за одним из своих старых приятелей, довел его до Гороховой и тут увидал другого, с которым подозреваемый встретился. Оба отправились в секретное отделение, т. е. к Судейкину. Зная квартиру первого, он целый день простерег его на углу и так угостил, что тот на другой же день покинул столицу. Куда он девался — так никто и не знал. Другого же завел в портерную, подпоил и вынудил признаться.
— Грешен, ответил тот: взял 25 руб. там, но, клянусь, никого не указал.
— Иуда! Если ты еще раз пойдешь туда, то и не вернешься. Сам пропаду, но тебя достану. А не я, так другой. Ведь за всеми вами, подлыми душами, мы смотрим, каждый шаг ваш знаем,— пригрозил ему Н.
И этот рабочий покинул Петербург, дав обещания оставить всякие дела и революционные, и шпионские.
Н. был вообще удалой, энергичный и предприимчивый парень, человек смелый до безумия. На таких малодушных он прямо наводил ужас и месяца через два совершенно очистил Балтийский завод от предателей. Но не везде так легко удавалось открыть и освободиться от продажных товарищей. Пропаганда опять приняла более скрытный характер. Тогда жандармы пустили в ход провокацию. С юга явился рабочий Прейм, которому в Ростове грозила уголовная кара; он украл медные подшипники с целого поезда и продал их, а сам скрылся. Не знаю, был ли он когда в ростовском кружке чернопередельцев, но, приехав в Петербург, сошелся с рабочим Сусловым, жившим на содержании у Судейкина. Тот познакомил его с последним, и договор был заключен. Суслов же ввел его в один из рабочих кружков, отрекомендовав как старого приятеля, ловкого, энергичного. Прейм действительно был ловок, что подтверждается продажей подшипников и Пронырливостью, с которой он проникал всюду, но у него не хватало выдержки. Деньги, получаемый от Судейкина, он транжирил и пропивал, что не могло не вызвать подозрений. Замысел его был — по возможности познакомиться со всеми передовыми рабочими и сразу всех
236

237
выдать. Поэтому он сначала никого не выдавал, но старательно вел разведки, пользуясь неопытностью малосознательных. Через них он узнал о рабочих сходках, который происходили за городом. Ему хотелось попасть на эти сходки, но не удавалось. Многие прямо говорили, что он предатель, и требовали его устранения. Другие же, наоборот, защищали его, указывая на то, что явных улик нет никаких, а есть только подозрения. Если бы он был предателем, с ним бы не поддерживали сношений ни Егорыч, ни Петрович, говорили, они (последние два — нелегальные интеллигенты). Но как бы то ни было, отношение к Прейму изменилось.
Он и сам стал замечать недоверие. Иногда куда-то пропадал, но выдавать еще не решался: ему хотелось завести как можно более широкое знакомство на всех заводах и одним ударом уничтожить все. Но вышло иное. В одном из трактиров он провалил двух интеллигентов и тем выдал себя. Среди рабочих носился слух, что Судейкин представлял его Александру III, которому он будто бы дал слово вывести всю крамолу среди рабочих. Негодование против такого провокатора было ужасное. Он чувствовал это и некоторое время никуда не показывался. Эту предательскую особу всегда охраняли два или три шпиона. Наконец, он вновь явился: ему захотелось новых знакомств, который уже были приготовлены во многих местах с тем, чтобы из них он никогда не возвратился. 29 июня, во время гулянья на Смоленском кладбище, уже валялся его труп, обнаруженный только на другой день. При нем была найдена записка с перечислением фамилий тех рабочих, которых он собирался продать. По этому списку произвели аресты и совершенно разгромили некоторые кружки. Суслов исчез, боясь участи Прейма. Судейкин снова возвратился к прежнему средству— развращать рабочих деньгами. Он арестовывал «зеленых», награждал их деньгами, уверял, что он все же социалист, но что он жестоко будет преследовать террор, что террор только вредить рабочему делу, и быстро выпускал их на волю. Эта тактика была уж не нова,— как она напоминает зубатовщину! — передовые кружки не боялись ее, но она тормозила дело; миролюбивый элемент сводил свою работу на культуртрегерство, побывавшие в руках Судейкина внушали недоверие. Стали поговаривать о том, как бы самого Судейкина отправить к Прейму. Наконец, в июле 81 г. было выпущено из предварилки несколько деятельных рабочих. Один из них, Р., взял на себя эту роль. План был такой, что он обещаниями будет поддерживать сношения с Судейкиным и Янковским и добьется у них свидания не в секретном отделении, а на улице. Игра была слишком рискованная для такого молодого юноши, как Р. Ему было всего 19 л., но умный, энергичный и решительный, пользовавшийся в то время известностью, он настаивал на своем плане, о котором знало всего несколько лиц. Насколько тактика Судей-
237

238
кина всех волновала, видно из того, что такою же целью, как и Р., задался еще другой кружок. Пропаганда могла идти гораздо успешнее, если бы не мешали Судейкин и Янковский, вносившие разврат в рабочую среду. Нелегальной литературы для рабочих прибавилось.
Чернопеределыды в несколько месяцев выпустили несколько номеров «Зерна». Появились новые интеллигенты; посещение их сделались чаще. Чаще устраивались рабочие сходки, на которых они выясняли рабочим их положение, призывали к дружной, непрестанной борьбе. Речи Теллалова особенно нравились рабочим; он говорил всегда горячо, просто и коротко. Каждое слово его жгло рабочих, будило энергию. В это время были и другие, но общим любимцем оставался Теллалов. Не даром чернопередельцы обвиняли его в том, что он привлек в ряды Народной Воли самых видных членов их партии.
Многие рабочие понимали, что уже в то время обе организации работали совместно. Народовольцы часто передавали рабочие кружки чернопередельцам, приносили чернопередельческую нелегальную литературу. С ней уже не обращались так бережливо и скупо, как прежде, но щедро раздавали повсюду. На некоторых заводах ее расклеивали или разбрасывали по инструментальным ящикам в мастерских. Неутомимый Судейкин и это обстоятельство не оставил без внимания. Он насовывал своих шпионов почти во всех заводах. Один из них, обнаруживши особенную энергию и ловкость, исчез навсегда и для своего начальника, и для рабочих, над головой другого пролетел громадный камень и заставил прятаться от рабочих. Хитрый жандарм, повидимому, и сам не особенно надеялся на своих уличных слуг, его главные сподвижники были предатели и провокаторы. Р. играл с ними в темную и раздражал. Из трусости, или по каким другим причинам, Судейкин передал дело с Р. Янковскому. Тот повел дело круто, прямо дал понять Р., что тот строить ловушку. Нервы Р. не вынесли. Он собрался уехать, но вместо того отправился к Янковскому и бросился на него с ножом. Янковский отскочил за столь. Ворвались его слуги. Р. выбросился из окна второго этажа и сломал себе позвоночный столб.
Жандармы воспользовались бессознательным состоянием Р., который будто бы указал на скрытый труп шпиона в ретираде дома, где квартировал его товарищ. Бросились туда, перерыли весь ретирад, двор, но ничего преступная не нашли и всетаки привлекли было этого товарища, но он благополучно ускользнул из их рук. Другая группа тоже жестоко поплатилась. Трое рабочих были арестованы и обвинялись в замысле на жизнь Судейкина и Янковского. Доказательств формальных не было, но их содержали так строго, что один из них, И. Самострелов, сошел с ума через несколько месяцев. Многим рабочим пришлось выехать из Петербурга, частью для заведения связей с
238

239
другими городами, частью — чтобы не попасть в руки жандармов. В Москву перебрался некто Степан Белов, рабочий из Старого арсенала, оказавшийся потом предателем и провокатором.
В Москве он очень ловко выдал чернопередельца Яковенко и др., затем провалил Буланова с товарищами.
В то время, когда Петербург кипел революционной жизнью, Москва как-то дремала. Несколько месяцев здесь работал С. Халтурин. Он завел знакомство с рабочими на Комиссаровском заводе и в мастерских Курской ж. д. По приезде Желвакова в Москву, он вместе с ним отправился на юг, предложив революционерам обратить внимание на Москву. Несколько лет московские рабочие были предоставлены самим себе. Главным образом, работа здесь велась среди студенчества. Не знаю, чем это объяснить, но теперь было решено поставить здесь рабочее дело так же, как и в Петербурге. Перед отъездом Халтурина сюда были вызваны рабочие с юга и с севера. Двое из последних скоро пристроились на заводах. Надо уговориться, что московские рабочие того времени во многом уступали петербургским: они были менее развиты, с меньшим чувством собственного достоинства держали себя с администрацией и хозяевами, меньше зарабатывали. Петербургские рабочие, если не каждый день, то хоть в праздники читали газеты, у московских же любимым препровождением времени было чаепитие в трактирах, да и безграмотных здесь было гораздо больше, чем в Петербурге. Кроме того, московские рабочие отличались крайней неподвижностью, громадное большинство из них нигде кроме Москвы не бывало. Впрочем, это последнее обстоятельство облегчало работу. Всякие рассказы о том, как живут рабочие в других городах, привлекали их внимание, и приезжий новичек делался чуть ли не героем.
В 81 году, зимою, рабочему П. удалось поступить на маленький завод Беккера, где работали почти одни подмосковные крестьяне. Северный новичек рассказал им о жизни петербургских рабочих.
— А вот у нас совсем не так. Наших иногда хозяин колотит, и все молчат — боятся.
— А в Питере за это свои сживут с завода. Там рабочие бьют хозяев. Мало им того, что на них работаешь, да еще бить. Это позор. Сами виноваты. Что, стыдно?
— Мы ничего не знаем, нигде не бывали.
— Не в этом дело. Надо помнить, что ты человек, и никто не смеет тобой помыкать. Нас много, мы — сила! Только надо поменьше пьянствовать, да дружнее стоять друг за друга. Соединиться со всеми рабочими других фабрик и заводов… Вы вот познакомьте-ка меня в праздник со своими приятелями, тогда дело пойдет.
— Что ж, можно…
В ближайшее же воскресенье его повели на Бромлеевский за-
239

240
вод, к Гоперу, Доброву и другим. По московской привычке знакомились в трактире за чаем. Удалось наметить наиболее подходящих лиц, с которыми в следующий праздник поговорил откровеннее, и вот связи завязаны, пошла работа, намеченные лица уже сами повели агитацию. Явилось желание читать, беседовать о положении рабочего люда, явилось желание улучшить это положение. А от экономических вопросов до политическими, один шаг, который сделать не трудно. Работа пошла против ожидания чрезвычайно быстро, чувствовался только недостаток в нелегальной литературе. В это время был выпущен № 2 Рабочей Газеты, но и то в небольшом количестве. Приходилось пользоваться исключительно легальной литературой. К концу февраля здесь уже были организованы рабочие кружки: на заводе Беккера, на прохоровской мануфактуре, в мастерских московско-смоленской ж. д., на заводе Доброва, Бромлея, заведены связи во многих других мастерских, на заводе Лигарта и на фабрике роялей. Рабочие завода Бромлея не ограничивались одной пропагандой, они наказывали своих мастеров, колотили их за грубое обращение.
Интересно отметить, насколько московские рабочие стояли в стороне почти с 78 г. Один из приезжих рабочих революционеров наткнулся на целую группу рабочих на смоленской ж. д., сохранившуюся еще со времени процесса 50-ти. Они говорили, что с того времени не имели никаких революционных связей, не читали ни одного революционного издания и знали о существовании организаций только по легальным газетам и тем фактам, которыми заявлял о себе Исп. Ком. Когда их спрашивали, делали ли они что-либо за это время, отвечали — ничего, потому что чувствовали себя оторванными. На других заводах встречались тоже такие отдельные лица, который охотно присоединялись к рабочим кружкам. В Москве существовала сапожная мастерская, переведенная с юга чернопередельцами. Организована она была по старому шаблону; в ней было только трое: двое уже сознательных, а третий новичек. Из него они должны были воспитать революционера. Днем все работали вместе сапоги, а по вечерам читали, беседовали. Такой способ пропаганды оказался никуда негодным, не стоил труда. Сидеть двоим над одним было уже слишком бесплодно. Кроме того вести пропаганду среди ремесленников того времени было дело чрезвычайно трудное, дававшее к тому же ничтожные результаты. Не говоря уже об умственном и нравственном уровне ремесленников, но главное у них не замечалось и настроения, которого и быть не могло благодаря тому, что они живут и работают в маленьких мастерских с пятью-шестью рабочими, всегда на глазах у хозяина. Их рабочий день от 14 до 15 часов. Какой же может быть интерес к революции. Правда, встречались отдельные личности, но чересчур редко. Сапожная мастерская быстро расстроилась, просуществовав месяца 2 и завербовав только одного человека.
240

241
В начале февраля 82 г. в Москве начались провалы среди нелегальных интеллигентов. Новое предательство рабочего Степана Белова. Были арестованы: Юрий Богданович, Златопольский, А. Буланов и др. Оставшееся разъехались, за исключением немногих, но и те некоторое время не показывались. За рабочими Мартыновым и П. стали следить. Необходимо было скрыться, передав рабочих кому-либо из интеллигентов. Между некоторыми рабочими и уцелевшими интеллигентами возникло недоразумение. Первые упрекали последних в том, что те мало уделяли времени на занятия с рабочими. Решили обратиться к петербургской организации, но дело скоро уладилось: рабочие узнали причину невнимания — это аресты. Как раз выхватили тех, которые брали на себя роль руководителей рабочих. Успевшие скрыться переселились в другие города в виду того, что рабочий Степан Белов был заподозрен в предательстве. Переселившись в Москву, он жил здесь нелегально, на завод работать никуда не поступил, ссылаясь на то, что сейчас же провалится, так как Романов его знает и наверно укажет. Чтобы прикрыть свое предательство, он все сваливал на Р., который в то время содержался в СПБ. Литовском замке, в больнице, куда к нему ходил непричастный ни к какому делу земляк. Если бы Р. выдал, то в Москве были бы арестованы другие лица, но арестовывали не их. Кроме того, Белов вел безобразную жизнь: пьянствовал, особенно в конце января, завел «темные» знакомства и тратил массу денег. Раз на столе его комнаты была найдена записка со счетом на 450 рублей. Для рабочих, близко знающих Белова, было ясно, что, сидя в предварилке, он сошелся с Судейкиным и Янковским и поступил к ним на содержание. Эти рабочие обратились к нелегальными Но те сочли приведенный доказательства недостаточными и предложили удалить Белова от кружков. Тот догадался. Немедленно решил переехать в Питер; за ним отправились двое рабочих, но там к ним отнеслись так же, как и в Москве: Белова не признали предателем, хотя нашли нужным совершенно изолировать. Спустя несколько месяцев предположение подтвердилось: один из подвыпивших жандармских офицеров похвастался на вечере, сказав, что хотя и убили С. Прейма, но у них есть другой — Степан Белов. Последний, потеряв все связи в Питере, куда-то исчез; говорят, его встречали на юге, но уже не у дел.
Жизнь юга в 82—83 гг. несколько отличалась от жизни севера. В Харькове существовало два течения: чернопередельческое и народовольческое. Это разграничение сказывалось и на рабочих. Народовольцы имели свой кружок на железной дороге и в Полтаве. Чернопередельцы— на мелких заводах. Крупных заводов в Харькове не было. Здесь отношения чернопередельцев к народовольцам не были так миролюбивы, как в СПБ. Одному из членов рабочей организации пришлось натолкнуться на такой случай. Однажды в обеденное время он вел разговор с новыми
241

242
рабочими на тему о программах. Подходить пожилой строгальщик, прислушивается и вдруг прерывает. «А разве вы не знаете, что народовольцы силою заставляют своих членов идти на террористическия предприятия!..» «Какой жандарм или глупец сказал вам это — прерывает его другой — разве, например, тебя можно силою послать на такое дело?» «Мне так говорили люди знающие» — возражает строгальщик. «Да, действительно сведущие, но мало знающие,— нападают на него многие,— жандармы то же говорить всем». «От них — я сам слышал», прибавляет один.— Но строгальщик слышал не от жандармов, а от одного из интеллигентных руководителей. Последние тщательно изолировали свои рабочие кружки от народовольческих. Часто случалось так, что на одном заводе, например, у Пильстрема, существовали и те, и другие, не входя ни в какие сношения. И когда приходилось поднимать общее дело, возникала рознь и даже вражда. Борьба переносилась на борьбу между собой, а не с заводскими порядками. Не то же ли самое происходит и теперь. Очень жаль, что опыт не научил товарищей! В доброе старое время, когда работа имела вид подготовительной работы, подобного рода рознь не вредила так, как теперь, когда борьба идет в открытую и массами.
В 81 и 82 гг. харьковские рабочие вели только пропаганду, организовали рабочие кружки. Наибольшею энергиею отличался у Н. В. Яков Сабко, арестованный в 83 г. и умерший в харьковской тюрьме через несколько месяцев, и еще несколько лиц. У чернопередельцев—Федор Шкряба, потом поступивший на службу Судейкина и убитый Антоновым в 84 году за предательство. На харьковской рабочей группе лежала обязанность перевозки нелегальной литературы в южные районы. Доставка была организована очень искусно, кажется, Ан-м, и просуществовала весьма долго, с начала 82 по 84 г.
К Харьковскому району примыкали Ростов на-Дону, Таганрог и Полтава. После арестов в 79 году, когда ростовцы разгромили несколько участков и разогнали городскую полицию, совершенно овладев городом, они теперь как будто отдыхали. Буйный город затих, но не потому, что аресты выхватили передовой элемент, а просто вследствие того, что другие города не откликнулись. В 80, 81 и 82 гг. настроение здесь было таково, что достаточно было где-нибудь произвести бурю, ростовцы немедленно бы поднялись. Замечательно, что здесь и босяк настроен был революционно и был проникнуть такой ненавистью к полиции, что достаточно было малейшего повода, чтоб снова поднять его. Ростовские революционеры не оставляли его без внимания: у них имелось несколько человек матросов и кочегаров, которые вели пропаганду только среди береговых рабочих, но никакой организации создать не удалось. Вся деятельность сводилась только к пропаганде. Босяк неусидчив, не привязывается к одному и тому же месту, он переселяется очень быстро. Но
242

243
благодаря своей подвижности, он занес революционный дух и в Грушевские каменноугольные копи. Наиболее постоянная часть босяков, живущая в Ростове, не была затронута отчасти потому, что невыносимый условия жизни свели ее на самую низкую ступень человечества. Она только знала работать и пить; отчасти это были мещане, небогатые домовладельцы, извозчики и крестьяне,— тоже довольно консервативный элемент, мечтающий о торговле.
Совсем другое представляли заводские рабочие. Это была однородная рабочая масса, образовавшаяся по большей части из пришлых мастеровых со всех концов России. Между ними издавна велась пропаганда и пропаганда смешанная. Среди нее работали и чернопеределыды, и народовольцы, и местная учащаяся молодежь, и члены организации из других городов. В 82 г. весною здесь царили патриархальные порядки, несмотря на провал 81 г., когда было арестовано несколько человек. Каждый знал всех и все знали каждого. По праздникам сходились целыми толпами в одну квартиру как интеллигенция, так и рабочие. Несостоятельность такого порядка тотчас же сказалась, как только провалились двое студентов, когда-то жившие здесь. Один — Литвинов — рассказал все о Ростове. Произвели обыски, но только благодаря тому, что ни у кого ничего не нашли, дело кончилось благополучно, отделались надзором до поры до времени. После этого произошла группировка. Организовался центральный кружок, завел постоянную связь с X. центральной группой Народной Воли. Многим это не понравилось, но потом все примирились, видя, что при таких условиях рабочие проявляют больше инициативы и энергии. Возникла мысль устроить типографию, кассу. Главным очагом были мастерские владикавказской ж. д., отсюда уже заводились кружки на заводе Пастухова, Граммана и др. Центральный кружок поставил себя так, что рабочие по всем вопросам обращались то к тому, то к другому из его членов, не подозревая существования связи между ними. Когда осенью одному из учеников на ж. д. сбавили плату, рабочие предоставили решение вопроса членам этой группы, которая увлекла за собою всех, и ученик был удовлетворен. Позже рабочие разгромили мастерские и наказали почти всех мастеров. В конце 83 г. это г кружок издавал гектографированную газету, статьи которой были писаны исключительно рабочими. Ростовская группа выделила из себя ряд деятельных личностей и разослала их в другие города. Ник. Мартынов (арестован в Киеве, оказал вооруженное сопротивление, просидел в Шлиссельбургской крепости 12 лет и застрелился в гор. Якутске в 1903 г. в мае); наиболее видную роль играл здесь Андрей Карпенко. Молодой, скромный и умный юноша пользовался громадной популярностью среди ростовских рабочих, особенно в токарном цехе владикавказских мастерских. Родился и вырос он в Ростове, много читал. Книги носил он даже в мастерскую. Прекрасно говорил. Часто в обеденное время собирал он группы рабочих, читал им что-
243

244
либо из европейских революций, ловко выбирая отдельные страницы и связывая их по своему в одно целое. Когда торопливые упрекали его в том, что он пичкает рабочих только легальной литературой, Карпенко отвечал: «надо фундамент заложить крепкий, тогда вам все что угодно. Наша нелегальщина бедна. Я сам до сих пор прочел всего 3 или 4 №№ Народной Воли. Научись из легальных книг выхватить нужное. Мы все хотим взвалить на интеллигентов: они придут, разжуют и в рот положат. У них и без того много работы. Мы сами должны работать над собой и над своими товарищами, с которыми бываем каждый день. Интеллигент к нам может явиться раз-два в неделю. Многому не научимся. А ведь скоро придется разъезжаться: во многих городах у нас совсем нет связей. Мы не знаем, что случится, может быть, повторится новый март, а мы не сможем поддержать его ничем. Так никогда ничего и не добьемся. Рабочие должны привыкать самостоятельно работать, не дожидаясь подталкиваний».
С такими призывами Карпенко часто обращался к своим товарищам. В его молодой голове зарождались самые широкие планы. Поставив дело на широкую ногу в Ростове, организовав несколько центральных кружков, типографию, установив прочные связи с Новочеркасском, Воронежем, Грушевскими копями, он думал уговорить товарищей разъехаться по другим рабочим пунктам. В это время двое из его приятелей-рабочих заявили представителю центральной харьковской группы желание принять участие в террористических актах. Одному было отвечено откровенно, что он молод. Другого успокоили на время тем, что указали на необходимость немедленно поехать в Елисаветград и заняться там рабочей организацией. К таким мерам народовольцы часто прибегали, когда стремительный натуры одолевали их своими предложениями на боевую работу. Карпенко в то время очень нравились такие приемы. Вскоре он и сам уехал в Екатеринослав, быстро организовал здесь нисколько кружков, а затем не устоял и заболел тою же болезнью, какою страдали почти все передовые рабочие того времени — мечтою о боевой деятельности. Да и трудно было сохранить буддийское спокойствие, когда кругом полицейские преследования, аресты, ссылки и казни. Мирная подготовительная работа казалась чем-то маленьким, обещающим дать результаты только в далеком, далеком будущем. Затем Карпенко был переведен в Севастополь, где его и арестовали в 85 г. Почему его не присоединили ни к одному процессу — трудно сказать. Под следствием он просидел более 3-х лет, а затем вместе с другими был выслан на Сахалин на 10 лет, где и умер от чахотки. Затем ряд других, фамилии которых упоминать неудобно. В 85 г. в Ростове были произведены большие аресты, многих выслали в Сибирь и на север России. Из интеллигентных людей в 80 и 81 гг. здесь работали Сергей Пешекеров, К., Рафаэли и
244

245
другие. В 82 г. при основании революционной группы Народной Воли — Л., ныне здравствующий; Немоловский, умерший в шлиссельбургской крепости в 86 г,; Кашинцев, Желваков и др. Деятельность ростовской группы распространялась на Новочеркасск, Таганрога, Елисаветград и Екатеринославль. В 82 и 83 г. во всех , этих пунктах уже имелись кружки. В Елисаветграде одному из членов кружка П. пришлось работать совершенно на неподготовленной, нетронутой почве. Тем не менее в течение двух месяцев здесь уже имелось два рабочих кружка, учащаяся молодежь принялась за гектографирование нелегальной литературы. Отгектографирована была программа рабочей партии Народной Воли. Тога же член ростовской группы был вызван в Севастополь, который было необходимо связать с харьковским районом. Здесь велась работа и прежде Поликарповым, Телепневым и др. Были связи среди рабочих и матросов. Но аресты в 82 г. разрушили организацию. В таких местах нетрудно было восстановить порванные связи: всегда находились или остатки организации, или же люди близко стоявшие к ней. По этим связям восстановлялись организации, или же заводилась новая. Но в то время Севастополь не представлял особенного интереса для рабочего движения, кроме переправочного пункта нелегальной литературы из-за границы в Россию. Поэтому сознательные рабочие недолго оставались здесь и переселялись в центры: в Харьков, Одессу и Киев. Сношения с Севастополем были довольно оживленный. Сюда часто наезжали не только из центров, но и рабочие из организаций.
Сравнивая условия жизни западной части юга: Одессу, Николаев, Полтаву и Киев того времени, нельзя было не заметить громадной разницы. Полиция этого района была поставлена лучше, а на помощь ей часто являлось предательство. В 81 и 82 г. рабочий Меркулов провалил в Одессе все, что знал. Затем военный прокурор Стрельников делал беспрестанные набеги, производились массовые аресты, запугивал молодых рабочих и вел себя на допросах грубо и дерзко. Благодаря такой системе, он часто разрушал местные организации. Его дерзость дошла в Киеве до того, что раздраженный на допросе одним рабочим, отказавшимся давать какие-либо показания, схватил его за горло со словами: «задушу, заставлю говорить!» Когда узнали об этом рабочие на воле — негодованию не было конца. На Исполнительный Комитет уже решил покончить со Стрельниковым. В 1882 г. он был убить в Одессе Желваковым, который наверно скрылся бы, так как в качестве извозчика его ждал Халтурин. Поднялась тревога. Переодетые жандармы, охранявшие Стрельникова, подняли крик: «Ловите, ловите жулика!» Хотя Желваков и прокричал, что он не жулик, а социалист, крючники бросились на него. Соскочив с козел, Халтурин поспешил на помощь товарищу, но тоже был сбить с нога. Правительство было так озлоблено, что казнило обоих, не открыв даже их фамилий. По
245

246
этому поводу была издана прокламация. Одесса ожила. Среди рабочих организовались новые кружки, распространившие свою деятельность на солдат и матросов. В Николаеве и Полтаве вел рабочее дело Петр Антонов (содержавшийся потом в шлиссельбургской крепости), уцелевший от всех погромов только благодаря тому, что жил нелегально. Свой боевой темперамент он передал и группам, организованным им. Когда в Полтаве оказался предатель, одна из групп проучила его, отстрелив ему ухо. Вскоре удалось завести связи с воронежскими рабочими. В Киеве, Одессе, Николаеве и Полтаве, несмотря на постоянные разгромы рабочих организаций, пропаганда и агитация не прекращались. На смену арестованным появлялись новые деятели. В 80 годах здесь работали: В. Иванов, В. Горинович, Немоловский, Бычков, Марейнис, Сухомлинов и многие другие.
Таково было положение рабочего дела на севере и юге России. Сеть революционной пропаганды и агитации была раскинута довольно широко, но трудно было удовлетворить все запросы жизни. Прежде всего, всегда и повсюду ощущался недостаток в литературе, которая могла бы заменить и дополнить устную пропаганду. Наша легальная литература служила почти единственным средством теоретического воспитания рабочих. Наибольшим распространением пользовались: В. Гюго — 93 год, Э. Шатриан — История одного крестьянина, Швейцар — Эмма, Шпильгаген — Один в поле не воин, I. Шерр — Комедия всемирной истории. Из русских: Наумов. Гл. Успенский, Тургенев, Гончаров, Щедрин, Достоевский, Михайловский, Писарев, Шелгунов, Гаршин, П. Лавров, Костомаров, Флеровский, Исаев, Иванюков, Чернышевский, Добролюбов, Белинский и др. Несмотря на все преимущество и солидность последней, которая давала основу мировоззрению и развитию рабочих, эта литература была лишь немногим под силу, она требовала некоторой подготовки и много свободного времени, которого у рабочих, за немногими исключениями, оказывалось, наоборот, весьма мало. Для широких масс нужна была другая, более доступная литература в виде брошюр, листков, но ее было весьма мало.
В то время часто говорили о пропаганде среди крестьян, но работа среди них носила почти случайный характер. Известно, что наши заводские и фабричные рабочие, попав в города, долгое время сохраняют связь с деревней, возвращаясь в последнюю на Рождество, на Пасху или на лето. Такие-то рабочие и служили проводниками революционных идей в деревни. Если бы в изобилии имелась народная литература, то с нею в руках рабочие могли бы занести в деревни очень много: устное слово легко забывается, печатное же никогда. Но что было делать, когда и для городов ее не хватало. Легальных же брошюр, которыми теперь изобилуют наши города, тогда и в помине не было. Теперь более или менее подготовленный рабочий, имея в кармане нисколько свободных рублей, может приобрести довольно порядоч-
246

247
ную библиотеку, хоть для себя. В то время все это было в зародыше, как и вся наша промышленность, которая переживала тяжелый застой после русско-турецкой войны. Кстати надо сказать, что такое представляли наши заводы и фабрики 80-х годов по сравнению с теперешними. Приведу приблизительный цифры некоторых из них:
Петербургские заводы:
Балтийский завод, на нем работало в то время около 21/-, тыс., тогда как теперь там более 6 тыс.
Обуховский имел от 2 до 21/, т., теперь насчитывает около 10 тыс.
Путиловский тогда еле влачил свое существование и держал около 500—600 чел., в настоящее время имеет более 12 тысяч рабочих.
Московские заводы и фабрики:
Завод Бромлея в то время с 250 рабочими, теперь дает работу 1,000 человекам.
Прохоровская мануфактура с 3,000 раб. в настоящее время имеет 10 тыс.
Другие же фабрики и заводы, представлявшие из себя маленькие жалкие мастерские с десятками рабочих, теперь выросли в громадный казармы с тысячами рабочих.
То же самое и в Харькове.
Завод Сади, который в то время давал работу только 1 1/2 сотням рабочих, в настоящее время разросся в громадный завод с 5 тыс. раб.
А сколько новых заводов и фабрик открылось в 90-х годах!
Все эти рабочие муравейники представляют широкое поле не только для пропаганды и агитации, но и для массового движения. Теперь городские рабочие представляют действительно внушительную, многочисленную армию. Не то было в 80-х годах. Тогда такого широкого движения и быть не могло, потому что самих широких рабочих масс в городах не было, были только их зародыши, и в них-то Народная Воля старалась внести сознание, разрыхлить почву для будущих революционных работников. Несправедливы упреки и в том, что в 80-х годах не было забастовок и стачек. Они были и в Петербурге на Балтийском заводе, у Гофмана, в Кронштадте, в Иванове-Вознесенском, в Москве и в Ростове-на-Дону. Но тогда им не придавали того значения, потому что все они были почти стихийны, за исключением ростовской и на балтийском заводе. Кроме того тогда положение рабочих в материальном отношении несколько отличалось от настоящего. Заработная плата была несравненно выше теперешней. Так, например, средней руки токарь на заводе Семянникова зарабатывал не менее 60—70 р. в месяц, тогда как
247

248
теперь там заработки самых лучших работников не превышают 50—40 рублей. То же самое и с другими профессиями. Содержание рабочим обходилось тоже дешевле, так как многие продукты были дешевле. Если к этому прибавить развитие потребностей рабочих, а оно несомненно было, то станет понятным, почему, начиная с 96 года, стачки и забастовки участились и стали повторяться все чаще и чаще.
Приемы пропаганды были в то время почти те же, что и теперь. Прежде всего с рабочими говорили об их экономических бедствиях, о том, что все создается трудом, труду должно и принадлежать, что все бедствия, невзгоды, нищета и невежество происходить от неправильного распределения продуктов труда. Если бы этого не было, то всем бы жилось хорошо; что фабриканты, помещики, заводчики обирают рабочих, и против них надо бороться. Но за эту борьбу сами рабочие знали, чем приходилось расплачиваться — тюрьмой и ссылкой. Правительство всегда на стороне богатых, а не рабочих.
Тогда пропаганда принимала политический характер»: приходилось объяснять, что все правительство за одно с заводчиками, фабрикантами, попами и помещиками. Стоить только забунтовать рабочим против хозяев или помещиков, как сейчас же им на помощь полиция, жандармы, казаки и солдаты. Тогда как, если рабочих притесняют, за них не вступается никто: наоборот, за всякую жалобу сажают в тюрьму и ссылают в Сибирь. Рабочие должны завести другой порядок, при котором правители выбирались бы и устранялись народом. Но были и другие приемы, менее удачные. Начинались они отрицанием Бога, критикой духовенства или нападками на царя. Бывали примеры, что такая пропаганда кончалась дракой: пропагандиста колотили благочестивые и верные царю рабочие. Такой способ порицался почти всеми. Иногда пропаганда велась в портерных или трактирах. Петербургские рабочие любят посещать эти заведения не потому, что там можно выпить, нет: там можно почитать газеты, журналы и поговорить. Заплати за кружку пива 5 коп. и сиди хоть целый день, читай газеты. В портерных же часто происходили свидания с интеллигентами. При пропаганде среди отдельных лиц особенное внимание обращалось на нравственность рабочего: требовалось, чтобы он был честный, некорыстолюбивый и трезвый хороший работник, только такой может пользоваться доверием и уважением среди рабочих. Только такого будут слушать. О пьяницах иногда говорили: «эк, болтает спьяну, за стакан водки все продаст». Бывали, впрочем, примеры, когда, познакомившись с революционным делом, пьяницы бросали совершенно пить. Рабочих касс в то время в Петербурге не существовало, вместо них производились сборы временные, для арестованных и для их семейств; вместо того, чтобы покупать книги, записывались в публичные библиотеки, что делалось частью потому, что при обысках жандармерия отбирала самые невинные книги: Не-
248

249
красова, Иванюкова, Писарева, Наумова и т. п. Имевшуюся нелегальную литературу берегли. Если кому давали, то непременно с условием возвратить. Часто упрекают Н. В. в том, что она вырывала наиболее энергичных рабочих и привлекала их к террору. Это совсем неверно. Дело обстояло очень просто. Рабочие-террористы вырабатывались самими условиями. Начиналось обыкновенно с того, что рабочий побьет мастера часто по собственной инициативе или поднимет какую-либо историю. Начинаются преследования. Менее твердая, менее постоянная натура, способная только в отдельные моменты активно проявляться, останавливается. Наиболее же устойчивая идет далее. Чем больше препятствий, тем сильнее у нее потребность сломить эти препятствия. А в них недостатка не было: на заводах притеснения, в тюрьме произвол. И вот от фабричного, заводского террора, переходят к политическому. Как это ни странно, но бывали примеры, когда на словах и в спорах человек громить всякий террористический поступок, а на деле оказывается террористом не только сам, но увлекает к тому же и толпу. Так было с Халтуриным в С.-П.Б., когда он работал на Патронном заводе. Во время работы взорвало одну гранатку, осколки от нее попали в груду других гранат. Несколько токарей было убито и ранено. Рабочие понесли их в Тучковскую-Мариинскую больницу. Настроение было возбужденное. Халтурин поддался ему, он произнес горячую речь, и когда раненых внесли в больницу, тут чуть не произошла свалка, которую поднял С. Халтурин. Дежурный доктор приказал прислуге снять простыни с коек, чтобы рабочие засаленные блузы не запачкали этих тряпок. Надо было видеть С. Халтурина, с каким ожесточением бросился он на рассудительного доктора. Тот поспешил скрыться, предоставив С. Халтурину с товарищами распоряжаться палатой. Мало ли подобных случаев пережил С. Халтурин в своей жизни! И один ли он? В 82 г. в Москве рабочие завода Бромлея, позднее у Девисона в мастерской, устроили забастовки с жестокими избиениями начальства без всякого призыва к тому. Часто слышались жалобы на отсутствие массового движения. Некоторые из членов боевой организации предложили приурочить террористические акты к массовому движению. План быль таков: сорганизовать ряд террористических предприятий и привести их в исполнение по возможности одновременно, в то же время подготовить восстание в нескольких городах и овладеть ими. В этом направлении и сосредоточить все силы. Грандиозный план нравился всем, тем более, что в Польше организовалась партия «Пролетариата». Явилась возможность войти с нею в соглашение и действовать совместно. Южная боевая дружина предложила съезд, на котором должны были участвовать представители северных организаций и представители «Пролетариата». На этом съезде предполагалось обсудить именно этот план. Но созвать съезд в то время было не так легко. Судейкин и Дегаев,
249

250
знавший лично многих, раскинули широко свои сети. То там, то тугь они выхватывали людей. Необходимо было устранить их. Кроме того заняться подготовительными работами в городах, намеченных для восстания. Необходимо было немедленно устроить несколько типографий. В конце 83 г. Судейкина уже не стало. Многие остались недовольны, что Дегаев остался ненаказанным. Говорили, что он мог снова попасться в руки правительства и оказывать ему услуги. В Харькове быль убить предатель и провокатор Федор Шкряба, сподвижник Судейкина, долго подвизавшийся на этом поприще. Как ловко он действовал, можно судить по тому, что после убийства, харысовские черноперецельцы обвиняли народовольцев в ошибке. Убедились они только тогда, когда получили доказательства от самого Судейкина. В начале 84 г. начались аресты на юге России. Была арестована типография в Киеве. Произошло два ареста с вооруженным сопротивлением. Погром распространился на север. Арестовали Салову, Лопатина и других, а затем разгромы пошли по всей России: в Харькове, Киеве, Ростове, Москве, Одессе, Севастополе, Елисаветграде, Полтаве и других городах. На помощь революционной неосторожности явился предатель Элько, который предал то, что еще уцелело. Он выдал Лисянского и Антонова. Лисянскаго взяли в квартире, где хранились бомбы. Его арест сопровождался вооруженным сопротивлением, при чем один околоточный поплатился жизнью. Кроме этих двух лиц, Элько выдавал многих других в Воронеже и Екатеринославе, не говоря о том, что он рассказал все, что знал об арестованных. Партия «Пролетариат», не успев окрепнуть, тоже была разгромлена. Лучшие члены ее были арестованы. Хотя один предатель и был убить, но его место заступил другой и предал остальных. Наступило затишье. Начались процессы в Киеве, Харькове, Варшаве и С.-Петербургу затем в Одессе. Движение начало замирать, лучшие силы томились по тюрьмам, на каторге и в ссылке, а кто уцелел — покинули Россию. Движение не проникло широко в массу. Русская интеллигенция, поставлявшая много лет революционных борцов, как бы истощилась. Новым силам взяться было неоткуда. И вот наступает мрачное время затишья и царство реакции. Лишь по временам делаются попытки воскресить движение. Такими попытками была деятельность Сигиды с товарищами и дело Ульянова, Осипанова и др. в С.-П.Б. Но это были слабые огоньки на обширном потухающем пожарище. Кое где уцелели рабочие кружки, но они были одиноки и вели мирную пропаганду до 90-х г. Некоторые из них погибли по делу Гинзбург. Часто приписывают гибель партии Н. В. тому, что она отводила слишком много места террору, слишком увлекалась политическими задачами и мало обращала внимания на рабочую массу. Такие упреки могут делать только люди, стоявшие далеко от дела. Они знали только внешность, а о той работе, которая шла без всякого шуму, в недрах рабочей массы, они не знали и не могли
250

251
знать. Не надо забывать притом, что Н. В. пришлось работать в то время, когда рабский дух крепостничества не успел заглохнуть, когда промышленность только зарождалась, когда реформа 19-го февраля висела приятным кошмаром над русской землей, когда на 100 человек приходилось только 10—12 чел. грамотных, когда легальная литература была достоянием немногих; тогда могло быть одно из двух: или стихийное движение — массовое или партийное, как народовольческое. Первое было предупреждено 19-м февралем. Оставалось второе. Его и избрала Н. В. Но ей недоставало массового движения, создать которое в несколько лет не могла бы никакая организация.
В. Панкратов