P. S. Polivanov, Otryvki iz pisem byvshego shlisselʹburzhtsa

P. S. Polivanov, ‘Otryvki iz pisem byvshego shlisselʹburzhtsa’, Byloe, 1, no. 2 (1906), 272–77.

П. С. Поливанов, ‘Отрывки из писем бывшего шлиссельбуржца’, Былое, 1, № 2 (1906), 272-77 (1)

 

272
„…Ты очень интересовалась моей тюремной жизнью, но до сих пор я не имел возможности удовлетворить твое желание, теперь же пользуюсь досугом, лучше сказать таким положением, при котором я, скоро уже две недели, сижу больной в четырех стенах, без книг и без общества, словно я сижу в тюрьме на карцерном положены, а не живу мирно атбасарским обывателем.
В 1882 г., по мысли, как говорят, графа Д. А. Толстого, бывшего тогда мин. вн. дел, было решено возобновить в Шлиссельбургской крепости тюрьму для государственных преступников, давным давно упраздненную. В то время в Шлиссельбургской крепости помещался дисциплинарный баталюн. Его оттуда перевели и приступили к работам, который и были доведены до конца летом 1884 года.
Первый контингент шлиссельбургских заключенных доставили содержавшиеся в Петропавловской крепости (главным образом, содержавшиеся в Алексеевском равелине) на каторжном положении, народовольцы, осужденные по процессам 82 и 83 годов, и карийцы, привезенные из Сибири: их привезено было всего 14 человек; в сентябре 1885 г.: 1. Щедрин, 2. Попов, 3. Игнат Иванов, 4. Буцинский, 5. Геллис, 6. Кобылянский, 7. Волошенко, 8. Орлов; и летом 1883 года остальные шесть: 9. Мышкин, 10 Юрковский, 11. Минаков. 12. Крыжановский. 13. Долгушин, 14. Малавский.
Из первой партии трое (Щедрин, Попов и Иванов) были посажены в Алексеевский равелин, остальные же 5 (Буцинский, Геллис, Кобылянский, Волошенко, Орлов)—в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.
Вторая же партия была помещена сначала целиком в Трубецкой бастион.
Говорят, что выбор этих лиц было предоставлено сделать Судейкину, который и отобрал своих знакомых по южным процессам, а к ним еще прибавил Мышкина и Долгушина, из которых первый был, кроме побега, предан суду еще и за возмутительного содержания речь, сказанную им в церкви иркутского острога на похоронах Дмоховского, а Долгушину набавили 15 лет за пощечину, данную им смотрителю красноярской тюрьмы.
—
1) Письма написаны П. С. Поливановым в первые дни по прибытии в станицу Атбасар, Акмолинской области, куда он был препровожден после освобождения из Шлиссельбургской крепости, в которой провел 18 лет. Перед Шлиссельбургом 2 года он пробыл еще в Алексеевском равелине Петропавл. крепости. Воспоминания П. С. Поливанова об Алек. рав. напечатаны за границей. Здесь печатаются отрывки из нескольких соединенных вместе писем. Ред.
272

273
Игнат Иванов сошел с ума в Алексеевском равелине и был увезен (в сентябре 1883 г.), после посещения тюрьмы Оржевским и Ганецким (июль 1883 г.) в казанскую лечебницу, откуда его, все еще больного, привезли в октябре 1884 г. в Шлиссельбургскую крепость, где и доканали…
Волошенко и Орлов были увезены совершенно больнее (цынгой) обратно в Сибирь.
Остальные же 11 человек карийцев вошли в состав первых обитателей Шлюшина (1), вместе с 11 же народовольцами из Петропавловской крепости, так что при открытии тюрьмы в нее были посажены 22 человека.
…Нас перевезли из Петропавловки в Шлиссельбург в два приема: 12 человек—2 августа 1884 г, остальных же 10 человек— 4 августа. Для перевозки был построен особого рода ковчег, который буксировался пароходом петербургской речной полиции. В этом ковчеге вдоль каждого борта было построено по 6 чуланов, отделенных друг от друга пустым пространством, равным ширине чулана, и чуланы эти были расположены в шахматном порядке, так что чулану на одной стороне баржи соответствовало пустое пространство на другой, и обратно.
В глубокую ночь нас выводили (2) по одиночке, в ручных и ножных кандалах, сажали в карету, где находились 2 жандармских унтер-офицера и Соколов (alias „Ирод”, см. „Алексеевский равелин”) и везли к Невским воротам, где ждал целый рой синих мундиров, нижних чинов и сам комендант Петропавловской крепости—Ганецкий. Высаживаемых из кареты арестантов сейчас же хватали за руки два дюжих унтера и вели к сходням ковчега, где опять встречала целая толпа жандармов, подхватывавшая под руки и спускавшая по лестнице, внизу которой ждали уже новые церберы, которые быстро тащили каждого в назначенный ему чулан — Путешествие это столь оригинально, что заслуживало бы более подробного описания… Процедура эта занимала очень много времени, и ковчег тронулся в путь часов в 7 утра и тащился до Шлиссельбурга часов 8.
По прибытии, столь же торжественным образом, начиналась высадка и препровождение в тюрьму, само собою разумеется, поодиночке, что заняло не мало времени. Когда меня вывели на палубу, я заметил… (3) надпись „Государева”, группу каких-то штатских, среди, которых, как я потом узнал, был и сам граф Д. А. Толстой. Каждого из нас от ворот до самой камеры сопровождало множество жандармов. Введя в камеру, снимали наручники и производили самый тщательный обыск, раздев до гола. Затем, дверь захлопывали, и вся эта орда отправлялась на пристань за новыми заключенными.
На другой день выводили на двор тюрьмы, где была поставлена наковальня и находился кузнец (один из шлиссельбургских жандармов) с молотом и зубилом.
Тюрьма была совершенно новая, с иголочки, и имела весьма щеголеватый вид: все блестит, все лоснится, нигде ни соринки, ни пылинки, но я, право, предпочитал допотопные камеры Алексеевского равелина, с которыми я сжился, с которыми было связано столько личных и исторических воспоминаний. Эта официальная чистота и однообразие носили такой казарменный, монотонный характер, что не могли изгладить мысли, невольно возникавшей в голове каждого: „это мой гроб!”…
—
1) Шлиссельбург.
2) Из Алекс. рав. Петр. креп.
3) Не разобрано несколько.
273

274
Белье было из той же убийственной дерюги, какую мы носили в Алексеевском равелине. Только после 3—4-й стирки оно становилось удобоносимо и не резало, не кололо тела. Платье было обычное, арестантское, из сермяжного сукна самого низшего достоинства (шапка, армяк, куртка, штаны), которое очень мало защищало и от холода, и от сырости. Я сказал „обычное” арестантское платье, но скорее бы нужно было сказать „необычное”. До 1888 г. нас одевали в какие то шутовские костюмы: на шапке были вшиты крест накрест две черный полосы, а у серой куртки вшиты черные рукава. Говорили мне, что такой костюм где-то полагается носить „отцеубийцам”.—Не пришили ли эти черные рукава по мысли Петра Николаевича Дурново, чтобы дать почувствовать весь ужас 1 марта, всю глубину преступности людей, лишивших жизни отца русского народа?…
Постельное белье было тонкое, как и в Алексеевском равелине, одеяло байковое, новое, совершенно приличное. В камере оказалась, сверх ожидания, вещь, считающаяся необходимой в человеческом обиходе, а именно кусок мыла, которого нам не давали в Алексеевском равелине, а затем, вскоре явился новый, приятный сюрприз: часа в 4 мне дали кружку чаю и кусок сахару. Почти два года я его не пил, этой роскоши в Алексеевском равелине не полагалось,—и для меня было большим наслаждением умыться по-человечески, с мылом, и выпить потом горячего и крепкого чаю, который в первый раз оказал на меня очень сильное действие: достаточно было одной кружки, чтобы вызвать сердцебиение и большую испарину.
Нашей тюрьмой заведывало жандармское Управление Шлиссельбургской крепости, состоявшее из начальника управления (комендант), в то время (1) полковника Покрошинского; старшего помощника (смотритель),—капитана Соколова (2), и младшего помощника (эконом), поручика Яковлева,—ныне (в 1902 г.) уже полковник и комендант Шлиссельбургской крепости…
…Шлиссельбургская крепость находится на небольшом острове, лежащем у истока Невы из Ладожского озера, что представляет, таким образом, удобство в смысле изоляции государственной тюрьмы, какое трудно найти при иных условиях. Сообщение с городом совершается на катере, стоящем не у крепости, а у городской пристани. Катер ходить в определенные часы, а в случае какой-либо экстренной надобности вызывается сигнальным флагом. Зимой сообщение совершается по льду, но рукав Невы между крепостью и городом имеет столь быстрое течение, что не замерзает иногда всю зиму. Во всяком случае сообщение по льду продолжается не более двух месяцев в году, да и тогда сношения крепости с внешним миром подвергаются строгому и бдительному контролю.
Как я уже сказал выше, крепость и находящаяся в ней тюрьма находится в ведении жандармского управления Шлиссельбургской крепости, которое состоит из: 1) начальника управления (комендант), 2) старшего помощника (смотритель), 3) младшего помощника (экономь), 4) начальника команды и 5) помощника начальника команды младшего офицера.
Два последних офицера не имели никакого отношения к заключенным, и только в очень редких случаях, при отсутствии обоих
—
1) В 1884 году.
2) Он же, по прозванию заключенных „Ирод”, бывший смотритель Алексеевского равелина и переведенный вместе с заключенными в Шлиссельбургскую крепость в 1884 г. Прозвание свое получил за жестокое обращение и бессердечие. Уволен от должности после самосожжения Мих. Фед. Грачевского, облившего себя керосином из лампы в октябре 1887 года в каземате Шлиссельбургской крепости.
274

275
помощников коменданта, один из них,–обыкновенно, младший офицер,—временно назначался в тюрьму.
Первые три лица составляют тюремный комитет, на заседания которого могут быть приглашены врач и священник, но лишь с правом совещательного голоса.
В сущности, всеми делами ведает начальник управления, а прочие лица являются лишь исполнителями.
Доктор, носящий звание старшего врача шлиссельбургского жандармского управления, живет в крепости, но священник живет в городе, откуда и призывается для совершения служб в крепостной церкви, куда заключенные доступа не имеют. Одно время был поднять вопрос об устройстве церкви где-нибудь в пределах тюремной территории, специально для заключенных; стали было даже составлять планы и чертежи, но так как из заключенных не нашлось ни одного охотника ходить в церковь, и постройка последней явилась бы поэтому несообразной, то проект этот был отложен.
Кроме врача имеется и фельдшер, но больницы нет, да в сущности, вся тюрьма, особенно в старые годы, представляла из себя больницу, так как из заключенных нет ни одного вполне здорового человека…
Пешая жандармская команда, числом около 110 человек, занимает лишь внешние посты и не имеет прямого отношения к заключенным. Часовым вменено в обязанность следить со стен за заключенными во время гулянья, главным образом за тем, чтобы надзиратели не вели разговор с заключенными, и о всем, что им покажется подозрительным, они докладывают своему начальству. Вообще система взаимного наблюдения и шпионство доведены в крепости до крайних пределов. иногда даже становится в противоречие с понятиями о воинской чести и дисциплине. Строго, напр., соблюдается правило, чтобы никто не мог говорить с заключенными с глазу на глаз. При посещении доктора должны присутствовать два унтер-офицера; смотритель говорить с заключенными обязательно в присутствии вахмистра и офицера из дежурных; начальник управления приходить вместе с смотрителем и, конечно, с вахмистром и с кем-нибудь из унтеров.
Такой порядок вещей, когда нижнему чину вменяется в обязанность следить за своим начальником, офицером, и доносить обо всем, что ему, солдату, покажется нарушающим долг службы, действует деморализующе.
Однажды унтер-офицер Блинов взял за рукав штаб-ротмистра Степанова со словами: „ваше б—дие, пожалуйте из камеры!” когда этот последний, зайдя к Сергею Иванову, завел с ним разговор о посторонних предметах и назвал одного из товарищей не нумером, а по фамилии.
Из числа нижних чинов пешей команды, 7 составляют нестроевую команду. На обязанности этих солдат лежит приготовление пищи на арестантской кухне, топка печей в старой и новой тюрьмах, уборка тюрем и тюремного двора и другие хозяйственный работы.
Тюремными надзирателями служат унтер-офицеры. Старший из них—вахмистр—обязан присутствовать в тюрьме все время, с утра до ночи, остальные дежурят по 9 человек в день. Из числа унтеров, трое (унтер-офицер, заведующий работами, унтер-офицер, заведующий кухней, и вахтер)—не ходят на дежурства и назначаются лишь в случае крайней необходимости.
Все унтера получают очень хорошее жалованье (30 руб., а вахмистр 35 руб., при казенной квартире, отоплении, освещении, обмундировали), крайне дорожать своим местом и принимаются на службу с большим разбором. Все они или служили раньше и подолгу в жандармском управлении или (большею частью) пробыли предварительно несколько лет унтерами в пешей команде.
275

276
…День в тюрьме начинается раздачей кипятку около 7 часов утра. В 8 начинают водить на прогулку, наблюдая, чтобы выпускали одного за другим, не так как прежде (1), когда вахмистр отворял подряд все казармы, предоставляя заключенным полную свободу передвижения. Гуляют в огородах, клетках и на старом дворе по двое (ранее на дворе разрешено гулять вчетвером, фактически же там гуляли все вместе).
Маленький задний двор около старой тюрьмы, отданный в наше распоряжение в 1898 г., где мы насадили ягодные кусты, яблони, развели клубнику и сделали гряды для овощей, весной 1902 г. был изъять вместе со старой тюрьмой—„сараем” из нашего владения, и на этом дворе казнен Балмашев (2).
Старая тюрьма—„сарай” с 1891 г. была отдана под мастерские, теперь же (3) мастерские оттуда вынесены и работать приходится в новой тюрьме, где в прежние годы в нижнем этаже несколько камер было отведено для производства таких работ, который не сопровождаются стуком и грохотом, как, напр., токарные, переплетный работы; теперь же, когда „сарай” закрыть, работы фактически прекратились, ибо, по приказанию самой тюремной администрации, они в новой тюрьме невозможны, потому что здесь нет места где можно складывать материал, нет кухни, где можно варить клей и клейстер, наконец,- при запирании камер во время работ нельзя делать крупных вещей (шкафы и проч.) который собирались в коридоре сарая. Занятия работами, таким образом, сводятся к очень небольшому. Огородные работы тоже сильно стеснены новыми порядками, и некоторые заключенные бросили в этом году парники, ибо, при соблюдении правила, чтобы более двух человек одновременно на дворе не было, физически невозможно всем желающим и имевшим прежде парники вести это дело. Закрытие старой тюрьмы, куда, между прочим, складывали на зиму овощи и ставились цветы не зимующие в грунте, повлекло за собой и сокращение цветоводства и производства гербариев, которых в прошлом году (1901) было сделано более 150. Притом составление гербариев, минералогических коллекций, теперь стало бесцельным, так как сбывать их стало некуда.
Таким образом, мы теряли одно за другим все то, что хоть несколько скрашивало жизнь и наполняло существование…
Относительно газет было сказано прямо, что их, даже за старые годы, допустить нельзя, а самое допущение журналов за истекший год представляло, по мнению министра внутренних дел, „такую
—
1) Написано в 1902 г., когда в Шлиссельбургской тюрьме были опять введены стеснения и отпиты льготы, который были в предыдущие годы завоеваны заключенными. Всецело предоставленные произволу тюремщиков, лишенные всего, чем пользуются даже самые преступные уголовные каторжане,—шлиссельбургские узники боролись за приобретение каждого, самого маленького „права”: права на чтение, права на очки, нрава на совместную с товарищем прогулку и т. д. – все это добывалось дорогой ценой: ценой здоровья, часто—жизни … После самосожжения Грачевcкого— уволен „Ирод“, немного смягчен режим; голодовками—добивались совместных прогулок и т. д. N.
2) И. Каляев.
3) Написано в 1902 г. Старая тюрьма была отремонтирована для новой партии заключенных, поступивших за последние годы. Новичков все время держали изолированно от заключенных в большой тюрьме, и льготы, полученный последними, не распространялись на вновь поступивших, так, напр., совместные работы, прогулки. Только после отъезда из Шлиссельбургской тюрьмы последней партии, освобожденных после 20—26 летнего заключения, узников были переведены в „новую” тюрьму. Гершуни, Мельников, Сазонов же и Сикорский были до самого последнего времени в старой тюрьме, „чистилище”, как ее прозвали заключенные. N.
276

277
большую льготу, какой нет в других тюрьмах”. В пищевом режиме изменений пока нет. Оставили также, хотя не без попытки отнять, еженедельную ванну. В обращении пока перемен тоже нет, да в этом отношении нечего бояться: начальство хорошо знает, что есть вещи, которых петербуржцы ни в каком случае терпеть не станут, а попытка вернуться к „Иродовым” временам встретит отпор, доходящий до жертв жизнью…

П. С. Поливанов.
1902 г. Октябрь.
Атбасар.
277