Ashenbrenner, Liudmila Aleksandrovna Vol’kenshtein

M. Iu. Ashenbrenner, ‘Liudmila Aleksandrovna Vol’kenshtein‘, Voennaia organizatsiia Narodnoi voli i drugie vospominaniia (1860-1904) (Moscow: Izdatel’stvo Vsesoiuznogo obshchestva politkatorzhan i ssyl’no-poselentsev, 1924), 155-9

М. Ю. Ашенбреннер, ‘Людмила Александровна Волькенштей’, Военная организация Народной воил и другие воспоминания (1860-1904), (Москва: Издательство Всесоюзного общества полткаторжан и ссыльно-поселенцев, 1924), 155-9

ЛЮДМИЛА АЛЕКСАНДРОВНА ВОЛЬКЕНШТЕЙН.

Я должен начать свою заметку о Людмиле Александровне Волькенштейн признанием своего бессилия дать характеристику, достойную этой идеально-чистой, благородной женщины [LIII].

Первая встреча с такими людьми, как В. Н. Фигнер, Л. А. Волькенштейн, неизгладимо волнует душу, волнует подобно картине моря или тропического леса при первом созерцании. В этих необычайных, свежих эмоциях есть неуловимая поэтическая прелесть, которая редко повторяется дважды в жизни, и только психологический анализ показывает, что чудесная, пожалуй, таинственная власть над душой такого объекта, невыразимо взволновавшего человека, не имеет в себе ничего мистического.

Раньше моего знакомства с В. Н., я встречал в судебных отчетах фамилию Фигнер. Сестры Фигнер, вследствие невольного смешения, слились в моей памяти в один образ очень молодой девушки, беззаветно преданной своей идее, энергичной и вездесущей девушки. Потом у нас на юге возникли кружки, а у меня завязались знакомства. Однажды пришел ко мне ныне покойный Иван Иванович Сведенцев («Иванович») и говорит: «Что это вас давно не видно? Почему вы перестали бывать у нас?» Я ответил, что очень занят, что меня назначили председателем комиссии для поверки отчетности военно-санитарных поездов (дело было после турецкой войны). «А я уже думал, что вы отлыниваете, и мы решили подействовать на вас женским соблазном. Приходите-ка сегодня ко мне вечером; я вас познакомлю с очень хорошенькой дамочкой». Я надел новенький сюртучок и отправился к Сведенцеву. Долго мы распивали чай втроем: хозяин и еще один молодой человек, приехавший из Киева, которого мне рекомендовали, как Ивана Ивановича Иванова. Наконец, дрогнул звонок: Сведенцев побежал в переднюю, и в комнату вошла небольшого роста, в черном платье, молодая женщина, которая подошла прямо ко мне и крепко пожала руку. Она
155

156
стояла передо мной и пытливо на меня смотрела; я видел только ее большие темные внимательные глаза. Она села и заговорила с И. И. Сведенцевым; я же сидел молча, в раздумье. Она назвалась Еленой Ивановной N (фамилию забыл). В душе моей подымались из подсознательной глубины смутные воспоминания, имевшие какие-то тонкие-связи с настоящим. Что-то новое, но давно желанное, ожидаемое и призываемое, наконец, предстало… И, вот, в силу какого-то озарения во мне явилась непонятная, но несокрушимая уверенность, что я вижу перед собой не Елену Ивановну, а ту Фигнер, которая давно занимала мои мысли, и вместе с этим явилась другая уверенность, что эта женщина будет иметь большое влияние на мою жизнь. Мое предчувствие меня не обмануло: это была В. Н., а о ее громадном влиянии на дела и на людей незачем распространяться.

Из врученного мне обвинительного акта я впервые узнал о Л. А. Волькенштейн. Там свидетели ее описывали, как красивую молодую даму—и только. Немногие же ее заявления обличали бесстрашие и спокойное достоинство. Она отвечала только на вопросы о факте, за который ее судили, и о своей принадлежности к партии, подчеркивая свое глубокое сочувствие к тем фактам, в которых она не принимала участия, так что прямо бросалось в глаза ее безусловное убеждение в правоте своего дела. Мое воображение мне рисовало в тюрьме, когда я вдумывался в эти данные, благородного фанатика в лице молоденькой и красивой женщины.

На суде я увидел ее в первый раз. Она сидела на второй скамейке, на крайнем левом месте. Лицо ее сияло радостью, точно она пришла на праздник; она весело улыбалась, рассматривая нас, и, очевидно, радуясь свиданию с товарищами. Защитника она не пожелала взять и на вопросы председателя ответила, что не признает этот суд компетентным и может только заявить — о своей принадлежности к партии Народной Воли, за все действия которой она принимает на себя ответственность. Л. А. сидела рядом с В. Г. Ивановым, и они сейчас же вступили в веселую беседу, которая тянулась во все дни судебного заседания, несмотря на неоднократные замечания председателя: «Подсудимая Волькенштейн, перестаньте разговаривать!» «Подсудимая В., перестаньте смеяться!» Когда прочитали смертный приговор В. Н., Л. А. и шести офицерам, один из защитников довольно громко проговорил: «Какой варварский приговор!: бедная Волькенштейн!» Мы невольно посмотрели на нее: у нее было такое светлое и ясное лицо, словно она шла навстречу небесному жениху. Но когда заседание было закрыто, и мы прощались друг с другом и подходили к Л. А., ее оживленное и прекрасное лицо выражало глубокую скорбь и сострадание: она радовалась за себя и страдала за других. Л. А. заменили
156

157
казнь 15-летней каторгой и, как я узнал потом, она была этим обижена, обижена, конечно, потому, что не все товарищи получили равное смягчение.

В первые годы заключения мы не видались друг с другом и сносились только стуком с соседями. Однажды она подошла к двери моего соседа Ф. Н. Юрковского и, не обращая внимания на двух жандармских унтеров и смотрителя, громко проговорила у двери: «Вы, г.г., живете точно на другой планете! Заведите переговоры с нашей стороной!» Это предложение вызвало впервые и довольно неудачные опыты сношения стуком с противоположной стороной, на которой обитала Л. А., и, наконец, по ее совету, мы начали стучать в калорифер и в двери; так установились, несмотря на все гонения, общие тюремные переговоры. Через несколько лет я увидал на прогулке Л. А. через щель между забором и крепостной стеной, но эти щели были забиты, и взамен того были завоеваны маленькие форточки в заборах между клетками, где прогуливались заключенные. С тех пор мы виделись с нашими дамами очень часто. Л. А. изменилась очень мало и, вообще говоря, оставалась до конца самым здоровым человеком в тюрьме. Стены и перегородки и всякие разделявшие нас ухищрения не помешали, конечно, нашему сближению: у нас стали завязываться дружеские связи не только с соседями, но и с товарищами более удаленными. Нас переводили из камеры в камеру только на время, по случаю, например, ремонта. Потом, когда мы стали гулять и работать попарно, начальство не запрещало меняться местами по взаимному соглашению. Тогда к В. Н. и Л. А. потянулись все: каждому хотелось быть поближе к ним — к нашим любимым товарищам, и нашим дамам приходилось внести в это дело некоторый порядок, что и было исполнено с большим нелицеприятием. И мне удалось быть соседом В. Н. около года, а с Л. А. несколько месяцев. У Л. А. были друзья: Н. А. Морозов, М. Н. Тригони, Л. Ф. Янович, С. А. Иванов, М. П. Шебалин, Н. Д. Похитонов и Иованес-Манучаров — «Азиат», как мы его называли. Меня она почтила своей дружбой не скоро, хотя и знала о моей горячей любви к ней. Она часто была недовольна мной и справедливо недовольна. Ей были совершенно чужды и непонятны лукавые оговорки, хитроумные оправдания, двусмысленное положение: на все таковое она смотрела как на служение богу и мамоне. Чистая душа ее вела непреклонно прямой дорогой. Пламенное красноречие ее увещаний, несравненная доброта и глубокая убежденность нередко спасали от безумия ожесточенного страданием товарища. Однажды после такого сеанса я, восхищенный ее словами, может быть и несвоевременно, заметил: «Милая, право, ты очень красноречива!» Она рассердилась. По своей скромности эта чистая альтруистка, болевшая только за
157

158
других до самозабвения, и не подозревала в себе никаких дарований.

Л. А. занималась ажурными и столярными работами и немного токарной и переплетной. Мне она сделала табуретку, которой я пользовался до освобождения, и связала фуфайку, которую я носил 10 лет. 16-го и 18-го сентября, дни ее именин и рождения, мы праздновали и дарили ей цветы. Она любила розы, и в ее камере и огородике было их много. Когда у нас процветали лекции, она была постоянной слушательницей, и сама прочитала нам курс остеологии. Я, В. С. Панкратов и она занимались вместе английским языком и прочитали несколько английских книг («История Англии»—Маколея, сочинения Свифта и один роман Теккерея). Она заставляла нас работать. Так, по ее желанию, Похитонов перевел книгу Маудсли «The Will and Body», а мне она предложила изложить устно историю великой революции .

Я не буду следить шаг за шагом за всеми перипетиями пережитого нами в заключении; да это и не нужно потому, что там и большие и маленькие события носили один и тот же характер. Это была жестокая борьба за существование, жестокая и отчаянная, потому что мы боролись за разумное существование в тюрьме. Единственным выходом из непримиримого положения была сама борьба, потому что она была самое разумное дело в нашем положении. Эта борьба была чудесным копьем, целившим наносимые нам раны; таков был выход из заколдованного круга. Зачастую это была мелочная борьба; а главная особенность ее состояла в том, что это была ежедневная, непрестанная борьба без передышки, тянувшаяся многие годы. Весьма понятно, что существует предел всякой выносливости. Борцы изнемогали и гибли, а те, кто остался в живых, приспособлялись. Тут поистине оправдывалась формула: «функция строила орган». В этой борьбе и в этом устроении нашей жизни самое видное место, на передовом посту, занимали бессменно В. Н. и Л. А. Поистине их энергия и выносливость казались неистощимыми; а самоотвержение и самое пристальное и заботливое внимание поддерживали бодрость усталых и изнемогающих. Источником их влияния было самоотречение. Это были люди долга, люди совести и чести; отсюда вытекало их авторитетное влияние на всех и каждого. К этому еще нужно прибавить личное обаяние: Л. А. привлекала своей мягкостью, теплотою отношений и несравненной добротою. Она как-то умела стоять всегда на одном уровне со всеми, оставаясь собой. Но человек немыслим без недостатков. У Л. А. были недостатки, делавшие ее обаятельной, если их можно считать недостатками. Друзья не раз упрекали ее за неудержимое влечение к самопожертвованию, даже по неважному поводу, чтобы прикрыть собою других от всяких
158

159
напастей. Она на это отвечала, что в прежней ее деятельности не имеется больших заслуг и что единственной ее заслугой может быть только мученичество. Отсюда, повидимому, выходило, что она искала мученичества; переживала она это мученичество с твердостью и самозабвением аскета. Когда настал час ее освобождения, она заявила, что желает остаться в тюрьме, пока не будут выпущены все товарищи. Никакие увещания коменданта не помогали, и он объявил, что с завтрашнего дня прекращается отпуск от казны денег на ее довольствие. «Меня будут кормить товарищи!» — ответила она. «Но, ведь тюрьма не инвалидный дом, не богадельня!» Она ответила: «Я добровольно не поеду: везите меня силою!» И только убеждения товарищей склонили ее, но прощание наше с ней было мучительным.

10-го января 1906 г. Л. А. убита во Владивостоке. Она шла под руку с мужем, когда в депутацию от митинга, ходившую хлопотать от имени солдат за доктора Ланковского, был пущен залп из пулеметов.

Я не в силах дать изображение Л. А. во весь рост и предлагаю только слабый очерк. Для изображения положительных типов нужна великая художественная сила и еще нечто: недаром же великие древние мастера, приступая к созданию своих мадонн, подготовлялись к таковому подвигу постом и молитвою.
159

Примечания (с. 184)

LIII. Настоящий очерк, посвященный характеристике Л . А . Волькенштейн, был помещен первоначально в журнале «Голос Минувшего» за 1914 г., № 1. В Шлиссельбург Л . А . Волькенштейн была доставлена 12 октября 1884 г. В то время ей исполнилось 27 лет. Освободили ее из Шлиссельбурга в 1896 г., отправив на Сахалин. Дорогой ей пришлось задержаться в ожидании парохода в Одессе. Здесь, сидя в одесской тюрьме, Л. А. Волькенштейи написала свои воспоминания о Шлиссельбурге, вскоре вышедшие заграницей под заглавием: «Тринадцать лет в Шлиссельбургской крепости». О ее пребывании в Шлиссельбурге существует ряд статей и заметок. Общая характеристика Волькенштейн дана в книге В . Н . Фигнер: «Шлиссельбургские узники», где о ней есть специальная глава, и в книге: «Когда часы жизни остановились» (глава: «Тюрьма дает мне друга»). См. также статью о ней С. А. Иванова в «Галлерее шлиссельбургских узников», т. I. В Шлиссельбурге Л . А . Волькенштейн вела неустанную борьбу с администрацией и была у нее на дурном счету. В ведомостях по поведению об ней («арестантка No 12») все время встречаются неодобрительные отзывы. Об этой стороне жизни Л . А . Волькенштейн в Шлиссельбурге см. подробнее у М . Р . Попова в воспоминаниях, помещенных в «Голосе Минувшего» за 1918 г., No 4—б.